Неточные совпадения
Следующий день был последним днем июля. Когда занялась заря, стало видно, что погода будет хорошая. В горах еще кое-где клочьями держался
туман. Он словно чувствовал, что доживает последние часы, и прятался в глубокие распадки. Природа ликовала: все
живое приветствовало всесильное солнце, как бы сознавая, что только одно оно может прекратить ненастье.
Призовет, бывало, меня: «
Туман, говорит, мне к завтрашнему числу
живых стерлядей требуется: прикажи достать, слышишь?» — «Слушаю, ваше сиятельство».
После 5 часов полудня погода стала портиться: с моря потянул
туман; откуда-то на небе появились тучи. В сумерках возвратились казаки и доложили, что в 3 ямах они еще нашли 2 мертвых оленей и 1
живую козулю.
Но, увы! — вглядываясь в
живые картины, выступающие для меня теперь из
тумана прошлого, я решительно вижу себя вынужденным отказаться от этого эффектного мотива.
Дом деда был наполнен горячим
туманом взаимной вражды всех со всеми; она отравляла взрослых, и даже дети принимали в ней
живое участие.
Встряхнув кудрями, он сгибался над гитарой, вытягивал шею, точно гусь; круглое, беззаботное лицо его становилось сонным;
живые, неуловимые глаза угасали в масленом
тумане, и, тихонько пощипывая струны, он играл что-то разымчивое, невольно поднимавшее на ноги.
Налево видны в
тумане сахалинские мысы, направо тоже мысы… а кругом ни одной
живой души, ни птицы, ни мухи, и кажется непонятным, для кого здесь ревут волны, кто их слушает здесь по ночам, что им нужно и, наконец, для кого они будут реветь, когда я уйду.
Тарантас встряхнулся, заболтал колокольчик, лошадиные спины заскакали
живее. Между тем на небе, казалось, действительно что-то надумано. На горизонте все потемнело, солнце низко купалось в тучах, красное, чуть видное, зенит угасал, и
туманы взбирались все смелее и выше. Шептали березы, шуршали тощие хлеба, где-то в листве каркала одинокая ворона.
Но бледен он, в очах
туманИ на бедре
живая рана —
В ней сердце дрогнуло.
Он ушёл к себе, взял евангелие и долго читал те места, о которых она упоминала, читал и с великим удивлением видел, что действительно Христос проще и понятнее, чем он раньше казался ему, но, в то же время, он ещё дальше отошёл от жизни, точно между
живым богом и Окуровом выросла скучная, непроходимая пустыня, облечённая
туманом.
Было раннее утро; заря едва занялась; город спал; пустынные улицы смотрели мертво. Ни единого звука, кроме нерешительного чириканья кое-где просыпающихся воробьев; ни единого
живого существа, кроме боязливо озирающихся котов, возвращающихся по домам после ночных похождений (как он завидовал им!). Даже собаки — и те спали у ворот, свернувшись калачиком и вздрагивая под влиянием утреннего холода. Над городом вился
туман; тротуары были влажны; деревья в садах заснули, словно повитые волшебной дремой.
Вы, князья Мстислав и буй Роман!
Мчит ваш ум на подвиг мысль
живая,
И несетесь вы на вражий стан,
Соколом ширяясь сквозь
туман,
Птицу в буйстве одолеть желая.
Вся в железе княжеская грудь,
Золотом шелом латинский блещет,
И повсюду, где лежит ваш путь,
Вся земля от тяжести трепещет.
Хинову вы били и Литву;
Деремела, половцы, ятвяги,
Бросив копья, пали на траву
И склонили буйную главу
Под мечи булатные и стяги.
Когда соломенная кровля мельницы с осенявшими ее скворечницею и ветлами скрылась за горою, перед глазами наших мужичков снова открылась необозримая гладь полей, местами окутанная длинными полосами
тумана, местами сливающаяся с осенним облачным небом, и снова ни былинки, ни
живого голоса, одна мертвая дорога потянулась перед ними.
Тартюф, конечно, — вечный тип, Фальстаф — вечный характер, — но и тот и другой, и многие еще знаменитые подобные им первообразы страстей, пороков и прочее, исчезая сами в
тумане старины, почти утратили
живой образ и обратились в идею, в условное понятие, в нарицательное имя порока, и для нас служат уже не
живым уроком, а портретом исторической галереи.
Аян протер глаза в пустынной тишине утра, мокрый, хмельной и слабый от недавнего утомления. Плечи опухли, ныли; сознание бродило в
тумане, словно невидимая рука все время пыталась заслонить от его взгляда тихий прибой, голубой проход бухты, где стоял «Фитиль на порохе», и яркое,
живое лицо прошлых суток.
Вы начинаете различать под однообразной оболочкой и разные характеры, и сословия, и профессии — все это выступает, точно очертания
живого ландшафта из-под серого
тумана.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с тяжёлым
туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва
живых тел — всё это сжимало сердце тоской и вызывало тошноту.
Ум засыпает, думы
туманами кроются, на́ очи ровно завеса спускается, вся жизнь замирает, остается
живым одно обуянное пылом страстности сердце.
Первые лучи солнца, пробив сквозившую тучу, блеснули в небе и пробежали по земле и небу.
Туман волнами стал переливаться в лощинах, роса, блестя, заиграла на зелени, прозрачные побелевшие тучки спеша разбегались по синевшему своду. Птицы гомозились в чаще и, как потерянные, щебетали что-то счастливое; сочные листья радостно и спокойно шептались в вершинах, и ветви
живых дерев медленно, величаво зашевелились над мертвым, поникшим деревом.
И так везде у Достоевского.
Живою тяжестью давят читателя его
туманы, сумраки и моросящие дожди. Мрачная, отъединенная тоска заполняет душу. И вместе с Достоевским начинаешь любить эту тоску какою-то особенною, болезненною любовью.
— И вот теперь все разбито, все затоптано! Что пред этим прежние поражения! За самыми черными тучами, за самыми слякотными
туманами чувствовалось вечно
живое, жаркое солнце революции. А теперь замутилось солнце и гаснет, мы морально разбиты, революция заплевана, стала прибыльным ремеслом хама, сладострастною утехою садиста. И на это все смотреть, это все видеть — и стоять, сложив руки на груди, и сознавать, что нечего тебе тут делать. И что нет тебе места…
В синеватой дали, где последний видимый холм сливался с
туманом, ничто не шевелилось; сторожевые и могильные курганы, которые там и сям высились над горизонтом и безграничною степью, глядели сурово и мертво; в их неподвижности и беззвучии чувствовались века и полное равнодушие к человеку; пройдет еще тысяча лет, умрут миллиарды людей, а они всё еще будут стоять, как стояли, нимало не сожалея об умерших, не интересуясь
живыми, и ни одна душа не будет знать, зачем они стоят и какую степную тайну прячут под собой.
В номерах, занятых офицерами, все двери в коридор были открыты, и везде еще горели свечи. В двух-трех комнатках сидели, спустя руки и головы, офицеры. Все они были похожи теперь более на мумий, чем на
живых людей. Пьяный чад унесся, как
туман, не оставив и следа… На всех лицах выражалось отчаянье и горе…
— Я ненавижу тебя! — шептало странное, бесформенное пятно человека, охваченного
туманом и вырванного им из
живого мира. — Я ненавижу тебя!